Фрагмент из книги В броске
Пить с налёту не бросишь.
Прекращение употребления вообще не значит, что завязал. И не в срыве дело. Не в каком-то неволевом поведении. Это Русь. Здесь могут напоить с применением спецсредств, собак и физической силы. Или ухищрённо как-нибудь. Смешно?
Трезвого человека. И обмануть?
Здорового человека. И принудить? Вот тут и зарыта истина.
Для того, чтобы бросить, (!) надо перестать быть здоровым в общественном сознании.
Признать собственную ущербность непросто.
Окружающий мир понуждает к пьянству. А самое нелепое – то, что все мы убеждены в уникальной способности выпить много, сохранив облик и рассудительность.
И это учитывая, что мы, мужчины и женщины обросли анекдотами о собственных идиотских пьяных «подвигах». Единственной уникальностью коих явилось то, что остались живы. И несколько реже – здоровы.
Воспоминания завершаются хохотом. И стучат кружки нефильтрованного. До водочки ещё 34 минуты.
Что бы яркого ни всплывало в памяти, всё весёлое и поучительное так или иначе в прямой связи с алкоголем. Кроме раннего детства, где эта связь является косвенной.
Какой-то повод был. Да не бухнуть.
Амнистировать.
Амнистия была. Может, у Пушкина юбилей. Или с Победы ровная дата. И меня отправили за проведением амнистии той в глуши зреть. Так сказать, от лица структуры субъекта РФ.
Ныне и колоний тех нет.
В посёлок Пуксинка Богом забытого Гаринского р-на вернулись мы на катерке из вояжа по неведомым далям. Наосвобождали сидельцев. Дорог нет. Ближайшего кораблика ждать неделю.
Мы удалялись по течению под тоскливый вой снова вольных граждан великой страны.
Прибыли в гостиницу в 21.04. Изба. Но есть телевизор с одной программой. Ужин в местной ИК особого режима мы просохатили. А кушать хоца.
Стали обсуждать. В следующую по списку колонию наш борт отходит в 5.00. Это чтобы к 12.00 доплыть. Там пообедаем. Значит полные 22 часа не жрамши. А хорошо бы и сейчас покушать, и позавтракать перед плаванием.
Тут местный прокурор Алексеев говорит: «Плита есть. Нам бы на троих яиц дюжину». И достаёт бутылку водки. Я достал из сумки заначенную банку тушёнки.
Зам прокурора Карачков взял трубку чёрного телефона без циферблата и через коммутатор (!) вызвал квартиру заместителя начальника колонии по режиму. 21 век. Соединили сразу.
– Здорово, Александров, – говорит, – у тебя яйца есть?
Пауза.
– Ну, есть.
– Принеси нам, пожалуйста, очень кушать хочется.
Прикинули. Пока он в курятник сходит. Пока до нас дойдёт по разбитой лесовозами дороге в сумерках. Ну час. Только стали переодеваться в спортивное… За окном: шлёп-шлёп-шлёп, и стук в дверь.
– Заходи!
В проёме, задыхаясь, стоит красивый мужик в измазанных грязью трико и тапках. Сверху китель подполковника. В руках две бутылки водки.
Как-то молча сели за стол. Открыли консерву. Разлили. Выпили.
По телевизору поёт «Любэ». Молчим. Не выдерживаю.
– Слушай, Александров, а ты почему водку принёс? Мы ведь о яйцах говорили.
Он заулыбался.
– Я расшифровал, – говорит, – вы не хотели, чтобы на коммутаторе поняли, что водки надо.
– Водка-то была, – отвечаю, – закуски не было.
Выпили за гостеприимный Северный Урал. Александров облизал ложку и выбросил порожнюю банку в урну.
– А почему ты две бутылки принёс? – спрашиваю.
– Так ведь яиц же двое, – говорит.
И не поспоришь даже.
Как литератор высокого штиля, я на этом месте должен был бы поучительно остановиться. И не описывать, как принесли ещё две…
Но справедливости ради, надо отметить, что до этого в наш номер постучали. Мы охренели от популярности.
На пороге оказалась маленькая невзрачная жена Александрова. В принесённых ею судках, богато переливаясь жирком, лежали огромные обильно перчёные куски жаренной свинины. Парящая отварная картошка ароматила посыпанным укропом. Помидорно–огуречный салат был густо полит домашней сметаной. Под ножом захрустела пышная несимметричная булка хлеба…
Как литератор высокого штиля, я на этом месте должен был бы поучительно остановиться. Подчеркнув тем самым благородство широких сердец… Но не напрасно пили мы за гостеприимство…
Жрали. Отпускало. Мы жрали опять.
Хозяйка умильно смотрела в мой жующий рот. Стало неудобно. Я разлил. Выпили за неё. И прорвало.
– А что нового в Екатеринбурге? – спросила она.
Я замер. Подыскивая правильный ответ. Нашёл.
– Вот, Пресняков приезжал, – сказал я, припоминая мелькающие за стеной дождя афиши.
– А у нас покос, – сказала хозяйка, вздохнув, – а ещё что нового?
– Серов приезжал… Пел, значит, – ответил я, мучимый необходимостью отделения зёрен от плевел, пенсионеров эстрады от молодёжи и симфонистов.
– А у нас покос, – сказала хозяйка, глубоко вздохнув, – а ещё, что нового?
Через полчаса такого дежавю, перечислив всех Киркоровых земли русской, я с сигаретой просочился в знобящую тьму за дверью. В спину мне летела ремарка про покос.
Луной мерцали пролежни деревенской дороги. Лаяли многочисленные абрикосовые кокер–спаниели. Их прародительница случаем была завезена в далёкую страну болот. И неосмотрительно славно проявила себя на утиной охоте…
Кокерам здесь даже конуры не положено. Спят прямо на поленницах.
Я было смахнул слезу, но из мглы появился чавкающий тапками Александров. В его улыбающихся ладонях были сжаты две бутылки.
Ещё бы. «Ведь яиц двое».
Сочинил Марк Пильник
(ранее не судимый)